Мир вокруг нас изменился, и нам все сложнее опираться в воспитании на привычные стандарты. Есть ли то, что пригодится нашим детям в любом будущем? То, что поможет им жить счастливо? И можем ли мы их этому научить? Известный психолог Людмила Петрановская рассказала на конференции «Родители и дети XXI века. Навстречу друг другу», какие три главных умения будут востребованы человечеством всегда.
Многое из того, что говорили наши родители, уже нерелевантно
Меня просили поговорить с вами про тревогу сегодняшних родителей. Можем или не можем мы подготовить ребёнка к жизни в том мире, в который ему придётся выйти, в будущем мире, и сложность здесь в том, что мы сами не очень понимаем и представляем, каким именно он будет.
Людмила Петрановская, психолог, на конференции «Домашнего очага»
Вообще, в обязанности родителя всегда входило не только ребёнка вырастить в физическом смысле, выучить чему-то, но и то, что потом назвали умным словом «социализация», то есть ввести его в тот социум, в то общество, в тот мир, в котором он будет жить. И примерно ему как-то донести, чтобы он ориентировался, как тут всё устроено: в плане отношений, в плане финансов, в плане правил и законов, в плане того, что делать, чтобы быть успешным, чего не делать, чтобы не оказаться отторгнутым социумом. Это тоже входит в обязанности родителей: дать ребёнку ориентировку «куда ты попал, во что мы тебя вообще ввязали, когда мы тебя родили».
Это хорошо и просто сделать, если ты живёшь в ситуации, когда мир всё-таки не очень меняется. И правила примерно такие же, какие были в твоём детстве, примерно такие же, какие были в детстве твоего родителя. И ты просто примерно повторяешь то, что тебе говорили папа с мамой в своё время, и это будет ребёнку полезно и хорошо. «Тут ты сынок трудись или, наоборот, воюй. Тут ты, деточка, старайся. Тут ты денежку береги. Старших слушайся», — и так далее.
В этом смысле мы сейчас с вами в очень сложной ситуации, потому что у нас на глазах многое из того, что говорили наши родители, стало нерелевантным.
Сами наши родители уже столкнулись с тем, что многие их жизненные стратегии оказались неэффективными. И кто-то откладывал, откладывал деньги, потом всё терял, например. Старая, казалось, такая надежная истина: ты откладывай, откладывай копеечку — копейка рубль бережёт, и в конце у тебя будет сбережение. Раз за разом целые поколения убеждались: не-а, не будет. И зачем, спрашивается, было откладывать, и зачем, спрашивается, было себя ограничивать, экономить и так далее.
Никакого образования один раз на всю жизнь больше не существует
Стратегии образовательные на глазах меняются. Всегда было так: хорошо учись в школе, поступи в хороший вуз, окончи его прилично, и, в общем, ты в дамках. После того как ты окончил хороший вуз, дальше на годы вперёд у тебя простроена лыжня, у тебя гарантированная карьера, и если ты совсем не пойдёшь во все тяжкие, не начнёшь, там, водку пьянствовать, то всё с тобой будет хорошо. И даже если начнёшь, часто всё будет хорошо. Ну, потому что ты уже попал в эту лыжню, и уже ты в ней стоишь. Сейчас мы видим, что всё совсем не так, что никакого образования один раз на всю жизнь не существует и больше не будет существовать, видимо. Кроме каких-то очень отдельных профессий, да и то, у них тоже всё меняется. И мы видим это уже на примере собственном, своих знакомых, своего поколения.
Я обычно предлагаю провести такой короткий тест: поднимите сейчас руку те, кто работает не по той специальности, по которой было ваше первое образование после школы, и посмотрите, пожалуйста, вокруг себя.
Это примерно всегда половина зала, треть зала — в зависимости от возраста среднего аудитории. То есть уже сейчас эта стратегия не работает. А мы по-прежнему, по инерции выносим детям мозг в 17 лет, в старших классах школы: «Нет, ты выбери. Нет, ты определись. Нет, ты реши. Нет, что тебе интересно. Нет, это важно, нужно выбрать».
На самом деле, получается, что это неважно. Растёт с каждым годом количество детей, которые уходят с первого, второго курса, потому что поняли, что поступили не туда. И если когда-то это было драмой, о ужас, ребёнок бросил институт, сейчас мы видим, что потом дальше происходит с этими детьми: никакой драмы, никакого ужаса нет, они через год или через два выбирают другую какую-то специальность, и часто очень хорошо себя в ней чувствуют. То, что когда-то для родителей казалось ужасным, сейчас дело житейское.
С каждым годом растёт, например, — это не только у нас, это общемировая тенденция — количество молодых людей, студентов, которые для второй ступени высшего образования, для магистратуры выбирают не ту специальность, и часто совсем далеко отстоящую от той, которую они окончили на первой ступени. И если раньше это происходило в контексте разочарования, ошибки первого выбора, то сейчас это обычное, нормальное дело. И многие студенты вообще считают, что это нормально: поучился тут — поучись теперь чему-то другому.
«Серийная моногамия» становится нормой
Отношения с противоположным полом, создание семьи — тоже очень сильно изменился контекст. Отношение к браку изменилось буквально на протяжении очень короткого времени, это произошло у меня на глазах. Я когда-то оканчивала филологический факультет — «факультет невест». Это был самый-самый конец 80-х. И я помню, что где-то со второго курса все мои однокурсницы начали выходить замуж, и к пятому курсу уже почти все были замужем, многие были с детьми, некоторые со вторым ребёнком, некоторые развелись уже, и кто-то уже снова вышел замуж. То есть к 22−23 годам у людей была за плечами уже богатая матримониальная жизнь. Потом я сама вышла замуж, какое-то время пожила, оглянулась: стали выходить замуж уже мои ученицы и жениться ученики. И я поймала сама себя на мысли, что, если кто-то это делал в 25−26, то я думала: «Почему так торопятся? Куда так рано?». Ну, я там понимаю, ближе к тридцатнику об этом подумать… То есть переосмысление того, когда и как это делать и что считается «нормой», произошло в моей голове и всего моего поколения буквально за десять лет.
Отношение к разводу очень сильно изменилось. Если раньше это был жизненный крах, фиаско, трагедия, всё не получилось, то сейчас огромное количество людей, которые относятся к этому совершенно иначе.
Понятно, что сам развод может быть очень стрессовым событием, но они даже не говорят про свои предыдущие браки как про неудачные. Одна моя знакомая говорит: «Когда мой второй брак благополучно завершился…» Это то, что терминологически называется «серийная моногамия», и то, что становится, в общем, нормой и, видимо, будет становиться всё больше нормой в связи с меняющейся продолжительностью жизни. Всё-таки не у всех будет получаться 50−60 лет прожить в одной паре. Кто-то будет выращивать детей и после этого создавать новые пары. И это не будет драмой, это не будет крушением. Это будет про пожили-пожили, выполнили какие-то жизненные задачи, каждый за это время изменился и хочет ещё чего-нибудь.
Вес и значимость гендерной идентичности снижается
Про гендерные стереотипы — я не думаю, что здесь есть такая прямо дилемма, что или у нас остаются традиционные, консервативные представления: «настоящий» мужчина и «настоящая» женщина, или всё это к чёрту, все — «они». На самом деле, конечно, не происходит такой радикализации, это не так, нет чёрно-белой картины. На самом деле что происходит: просто гендер спускается в списке важных идентичностей. То есть если раньше твоя принадлежность к мужскому или женскому полу была на первой позиции, если тебя спрашивали, кто ты, или человек сам себя спрашивал, кто я есть, то буквально первым ответом было «мужчина» или «женщина». Сейчас мы в большинстве всё равно мужчина или женщина, но просто эта позиция спускается, если бы мы поспрашивали об этом молодых людей. Она спускается на третий-четвёртый уровень. Человеку, например, больше может быть важна его профессиональная идентичность, чем то, что мужчина или женщина. Или идеологическая идентичность: я человек таких-то убеждений. Или ещё что-то. Просто её вес, её значимость, её цена спускается. И всё, что вокруг пола, гендера, секса — всё это становится менее сакральным, менее напряжённым, менее эмоционально значимым, что, может, не так уж и плохо.
На глазах одного поколения сменились несколько концепций потребления
Мы говорим сейчас об очень значимых вещах. Мы говорим о том, что мы не очень понимаем тот мир, в котором будут жить наши дети: как в нём будут зарабатываться деньги, как в нём будут сохраняться деньги, как в нём будет получаться квалификация, как в нём будут люди продавать себя на рынке труда, что будет критерием успеха, что мы можем детям сказать по поводу, например, правильного или неправильного потребления. Обратите внимание, что за очень короткий срок, на глазах одного поколения у нас сменились две или три концепции потребления. Мы пережили стадию дефицита. Мы пережили стадию «всё есть, но дорого, у меня нет денег». Мы пережили стадию «всё есть, и, в принципе, я могу себе почти всё позволить, ну кроме какого-то совсем люкса и лакшери». И мы сейчас приходим в стадию «всё есть, и мне это нафиг не надо». Если вы сейчас поговорите с молодыми людьми, они скажут: «Джинсы у меня есть и две майки тоже, зачем мне ещё что-то?».
Во всем мире родители не знают, к чему готовить детей
Это очень серьёзные и очень глубокие изменения, которые происходят с невероятной скоростью, и мы не вполне успеваем даже отрефлексировать и заметить, пока не зададим себе этот вопрос, или жизнь как-то нас не поставит в какую-то ситуацию, когда мы задумаемся об этом. А так мы живём-живём, быстро как-то перестраиваемся вместе со всеми и не очень понятно, что и в какой момент нашим детям говорить. Но это данность. Тут мы с вами не одиноки, это не то, что мы какие-то особенные, наши дети какие-то особенные, наша страна какая-то особенная. Это реальность, мне кажется, сейчас всего мира. Поэтому родители естественно испытывают тревогу. То есть в каких-то ситуациях они просто действительно не знают, к чему готовить детей.
Вот Наталья Родикова (главный редактор журнала «Домашний очаг» — Прим. Ред.) недавно писала у себя в Facebook, что мы готовим детей к информационному миру, а чёрт его знает, грозятся постапокалипсисом, а может быть, им нужно учиться огонь трением добывать и силки на кроликов ставить, и этого кролика потом свежевать. А мы его отдаём на курсы программистов — что делаем-то? Непонятно.
Или, например, сейчас очень переживают родители, у которых дети мало чего хотят, пассивные, неактивные и так далее. А, может, наоборот это преимущество. В то время, когда будет мало рабочих мест, на рабочие места будут брать только самых активных и упакованных компетенциями, а те, кого не взяли, кому просто предоставят базовый доход, будут лезть на стенку и сходить с ума. Так те, кто сейчас хорошо лежит на диване, они будут в выигрыше! У них будет самое хорошее психическое здоровье. Они будут с удовольствием гулять с собакой, общаться со своими детьми, играть с ними в футбол, смотреть на закат, вечером медленно пить «живое» вино на балконе и не будут совершенно убиваться и расстраиваться.
Мы с вами находимся в ситуации, когда хочешь не хочешь надо как-то эту толерантность к неопределённости раздобыть себе, потому что другого мира для нас нет.
Я это к тому, что одна из самых сложных способностей психики — толерантность к неопределённости. Это одно из самых сложно дающихся людям качеств. Она очень плохо даётся детям, а взрослым тоже даётся не всем. А мы с вами находимся в ситуации, когда хочешь не хочешь надо как-то эту толерантность к неопределённости раздобыть себе, потому что другого мира для нас нет. Определённости нет, никто её не обещал и, скорее всего, не пообещает. И, конечно, нам тревожно в этой ситуации, когда мы понимаем, что мы не можем выполнить основную функцию родителя — подготовить ребёнка к миру, потому что мы не очень знаем, что ему сказать, к чему его готовить.
Поэтому первое, что, мне кажется, важно сделать, это посочувствовать себе по поводу своей тревоги и понять, что эта тревога не потому, что лично вы не знаете, лично вы какой-то такой недотёпистый родитель, который не удосужился навести резкость. Но вот так объективно — мы все в этой ситуации. Никто не знает. А второе, если мы всё-таки зададим себе вопрос: «Хорошо, мы не очень понимаем, как всё будет устроено, мы не очень понимаем, что советовать, а что наоборот не советовать детям, но на что мы можем опереться? Есть ли что-то, что будет важно, что будет устойчиво, актуально при любом варианте, в любом случае, что бы там ни было: кроликов ли силками ловить, в информационном мире ли жить?»
Мне кажется, что таких вещей, в общем-то, три.
Учите контакту с собой и со своими ценностями
Первое — это контакт с собой. Что человеку точно важно и нужно — это быть хозяином самого себя, это понимать свои чувства, это понимать свои ценности, понимать, что мне нужно, что мне не нужно. Не быть щепкой, не быть объектом бесконечных манипуляций в том мире информационном, в котором мы живём. То есть это критическое мышление, контакт со своими чувствами и владение своими чувствами, это контакт со своими ценностями.
И второе — ценности. Если я понимаю, что для меня ценно, что для меня важно, что для меня значимо, то у меня есть всегда опора в принятии решений. И если у меня есть привычка опираться в принятии решений на ценности. Не на то, что кто-то сказал, не на то, что сейчас все делают, не на то, что у меня сейчас левая пятка вдруг захотела. А на то, что соответствует или не соответствует моим жизненным ценностям, моим жизненным смыслам: что для меня важно, что я как человек хочу, что я как человек хочу оставить в мире, что я как человек хочу сделать со своей жизнью. Это то, что в любом случае улучшает вашу устойчивость, вашу определённость в любом мире, при любом раскладе, что бы там ни происходило. Это то, что очень хорошо, чтобы дети умели.
И тут надо сказать, что мы не очень хорошо умеем им в этом помогать. Потому что первый, самый простой способ обучения детей — это «сделай сам — ребёнок скопирует». А мы сами не очень с этим в контакте.
Мы сами не получали в своё время помощи в том, чтобы жить в контакте со своими ценностями, понимать, кто я, что я, относиться к себе не оценочно, а по-хозяйски.
В чём разница? По‑хозяйски — это когда я рассматриваю себя, все свои сильные и слабые стороны, все свои таланты, компетенции и наоборот проседающие компетенции как некое хозяйство: у меня вот тут хорошо, тут слабовато, тут маловато, тут нормально. И это хозяйство я планирую развивать. Я думаю: «Ага, вот здесь вот у меня сильная сторона, поставлю-ка я на неё и на неё обопру свой способ зарабатывать деньги. А вот здесь у меня слабовато, и я понимаю, что это мне мешает, например, вот в этом способе зарабатывать деньги, я это должен подтянуть. А вот здесь у меня слабовато, но это мне никак не мешает, мне всё равно, что кому-то это не нравится, меня устраивает, пусть здесь у меня будет моя зона некомпетентности. Я либо попрошу кого-то мне здесь помочь, либо, бог с ним, пусть так и будет». Это хозяйское отношение. Это не когда мне со стороны сказали: «Фу, как ты выглядишь», — и я с завтрашнего дня начинаю с утра и до вечера заниматься своим внешним видом. Или мне со стороны сказали: «Ой, ты не читал даже эту книжку», — и я нервно начинаю либо врать, что я её читал, либо искать и читать. Хозяйское отношение — это когда я думаю: «Да, я не читала эту книжку. И что? Я хочу её почитать? Я не хочу её почитать? Я попрошу своего друга, который её читал, коротко рассказать, о чём она? Или мне вообще это неважно? Или что?»
Если я понимаю, что я плохо вожу машину, то что я должен делать? Я должен либо пересесть на такси, либо пойти взять дополнительные уроки с инструктором, если мне это важно, либо что? Когда речь идёт о таких вот умениях, мы как-то в более здравом уме и трезвой памяти. А когда речь идёт о каких-то более общих и глобальных вещах, мы очень поддаёмся оценочности: ты такой или не такой — и что дальше? Сесть и плакать? Или метаться в попытках стать не таким?
У нас практически не принято про это с детьми разговаривать ни дома, ни в школе.
Принято что? Принято доносить до них, в чём они неправы, принято доносить до них, что они должны сделать. «Ты такой-сякой, ты неусидчивый, ты неорганизованный, сделай что-нибудь». Но мы никогда не говорим об этом, приглашая ребёнка в хозяйскую позицию: «Давай посмотрим, что вообще у тебя хорошо получается, что плохо, что тебе легко даётся, что тяжело. И когда мы найдём, что что-то тебе легко даётся, и у тебя тут сильные стороны, у тебя тут способности, что мы с этим делаем? Как мы будем это использовать? А когда мы обнаружим, что тебе что-то трудно даётся, у тебя тут слабые стороны, что мы с этим делаем? Что бы ты сам хотел изменить? Какие усилия нужно приложить, чтобы это изменить? Стоит ли это этих усилий?». Это хозяйская позиция. Не про то, что девочка полная, неловкая: «А я хочу быть как балерина». — «Окей, ты хочешь быть как балерина. Давай подумаем, сколько тебе нужно для этого приложить усилий. Вот там столько нужно заниматься физкультурой. Тебе это подходит или не подходит? Это стоит того или не стоит того? Или, может быть, не такую радикальную программу, бог с ней, с балериной, вернёмся в нормальный диапазон массы тела?».
Вместо этого мы всё время выдаем оценочные суждения и совершенно не спрашиваем вообще у ребёнка, что он сам про это думает и чего вообще он сам бы хотел в себе апгрейдить, а что его в общем устраивает. И не учим его вот этому хозяйскому подходу — взвесить: «Хорошо, я этого хочу. Чем я ради этого должен пожертвовать? Какие я должен для этого сделать инвестиции? Стоит того, не стоит того? Что у меня в приоритете?»
И, кстати, некоторые системы образования, которые сейчас находятся в активном поиске, они уже понимают, что это слабое место, и вводят прямо специальные учебные курсы. Я, например, видела эстонские учебники, когда целый год посвящён обсуждению себя. Целый год предмет специальный «про меня», где обсуждается, какие бывают люди, какой ты, какой у тебя характер, какие у тебя способности, какой у тебя темперамент, какие у тебя слабые и сильные места, что тебе тяжело даётся, что тебе легко даётся, чего бы ты хотел, что для тебя важно, какие твои ценности. Просто чтобы ребёнку показать, что вообще так можно про это думать. Мне кажется, это очень важно, и, мне кажется, это очень не хватает в школе и в семьях. Потому что в семьях, к сожалению, мы тоже не имеем привычки ни про себя так говорить, ни со своими близкими так говорить, например, с супругами, ни с детьми.
Показывайте ребенку, как вы делаете выбор
Вот эти две вещи сцеплены: это знать себя и опираться в своих решениях на свои ценности, вообще иметь право иметь ценности. Ведь обратите внимание, мы ведь и с детьми с вами часто не говорим о том, что у нас есть ценности и что мы делаем выборы в связи с ценностями. Если посмотреть глазами ребёнка, как они видят родителей, они видят часто замотанных людей, которые себе не принадлежат, которые всё время виноваты, всё время в стрессе, которые в гробу видали, что им нужно ходить на работу. А потом мы говорим, что они не хотят расти. Они видят взрослую жизнь так, видят, что люди, которые всегда несчастны, которые непонятно зачем делают то, что делают, которые всегда в долгах каких-то, в ипотеках, в общении, которое им не нравится, к которому они себя принуждают, и так далее…
На самом деле, что интересно, я уверена, что для большинства из нас это не так, и, в общем-то, мы там эту работу выбрали почему-то. Понятно, что не всегда так, но всё-таки большинство людей взрослых, скажем так, жители Москвы имеют возможность, подёргавшись, попробовав, потерпев какое-то количество неудач, найти себе деятельность в соответствии с их ценностями. И образ жизни, который мы ведём, и люди, с которыми мы общаемся, и способ, которым мы проводим досуг, и партнёр, с которым мы живём, — всё это, так или иначе, мы выбираем и, в общем, наверное, нас на каком-то глубоком уровне это устраивает. Но если мы посмотрим глазами детей, они этого от нас почти никогда не слышат.
Они никогда не слышат от нас хороших слов в адрес наших супругов. Мы детям не говорим, что «Я живу с этим человеком, потому что он кажется мне очень классным, крутым, он мне нравится». Если он слышит что-то от нас, то он слышит претензии, он слышит недовольство. И он не понимает, как, зачем, почему вы вместе.
Если мы заводим других детей, тоже часто дети не понимают наши ценности, которые за этим стоят. Они только видят, что мы устали, что мы беспокоимся, что мы тревожимся, что у нас не хватает времени, сил, денег, чего-то ещё, и для них вот эта часть явлена. А та часть, которая стоит за нашим выбором, на самом деле важная и ценностная для нас, она часто просто не представлена им.
Поэтому мне кажется, что вот эти два момента — возможность думать о себе, знать себя, понимать себя, и возможность осознавать свои ценности и опираться осознанно в своих выборах на них, — это те два момента, которые в любом случае, ну вот что бы ни было в будущем, кролики или роботы, будут точно полезными. Это пригодится и в мире информационных технологий, и в мире «с копьём бегаем за кроликом», всё равно это полезные штуки.
Развивайте способность создавать и строить отношения
И третья важная вещь — это то, на что в любом случае люди будут опираться, то, что в любом случае нужно, важно, полезно, при любом раскладе, где бы они ни жили, кем бы они ни работали, как бы всё ни было устроено, — это способность создавать и развивать отношения. Потому что мы люди, мы социальные существа, наша видовая принадлежность точно не изменится, даже если в будущем нам начнут вставлять челюсть и суставы, не знаю, что ещё. Мозг наш не изменится, наш мозг социален, мы социальные существа, мы живём отношениями. Если у нас есть отношения, которые нас удовлетворяют — семейные, дружеские, с коллегами, партнёрские, есть принадлежность к каким-то общностям большим — идейным, фанатским, ещё что-то, то мы счастливы, нам хорошо.
Нам важно иметь отношения. Нам важно, чтобы эти отношения были стабильными, поддерживающими, конструктивными. Нам важно, чтобы нас в этих отношениях принимали. Нам важно, чтобы мы в этих отношениях были полезны и получали обратную связь, что наша забота людям важна, наше участие людям важно.
Тоже обратите внимание, что мы про это практически с детьми не говорим нигде. В лучшем случае мы даём им пример хороших отношений — это уже очень круто, если у нас это получилось. Но рефлексия совсем не принята на эту тему. А отношения — это целый мир. Это про то, что в отношениях, например, возможны конфликты, и конфликты не разрушают отношения, если нормально конфликтовать, правильно. Это про то, что в отношениях может быть неравенство какое-то, и с этим неравенством люди как-то справляются. Это про то, что в отношениях очень важна забота, очень важна надёжность, и забота и надёжность связана с тем, что ты говоришь о своих каких-то потребностях, и эти потребности слышат и как-то пытаются на них ответить.
Это целый важнейший мир, который, конечно, очень сильно в целом пострадал в индустриальную эпоху, когда люди переехали в города, люди переехали в отдельные квартирки, люди работали в конвейерных производствах в широком смысле, что бы это ни было: завод или какая-то бюрократическая история, в общем, многое было построено и сейчас ещё построено по принципу конвейера. Когда люди стали атомизированы и сфера отношений, конечно, очень сильно сократилась, очень сильно редуцировалась, и из-за этого очень сильно насыщенными стали некоторые отношения, которые остались.
Даже если посмотреть на ту же опять тему брака, на неудовлетворённость браком: почему раньше меньше было неудовлетворенности браком? Потому что не сложены были все яйца в эту корзину.
Муж или жена не были единственным человеком, с которым ты в близких отношениях, как часто это бывает у горожан современных. Когда все остальные на дистанции, только муж и жена — те самые, от которых хочется получить всё: всю поддержку, всю любовь, всё тепло, всё понимание. Для примера: я общалась с женщинами, которые живут в более традиционных обществах, на Кавказе и других. Там иногда очень могут быть отношения с мужем дистантные. Но у женщины при этом столько родственниц, сестёр, подруг, соседок, с которыми она в очень тесном контакте, что требования к мужу, в общем, намного меньше, не ожидается, что он будет на все случаи жизни: понимать, принимать, выслушивать, утешать и так далее — есть, кому это сделать.
К сожалению, мы продолжаем это делать, и дети сейчас практически лишены спонтанных отношений со сверстниками.
Если вы посмотрите на жизнь современного городского ребёнка, вы увидите, что спонтанных отношений со сверстниками практически нет. Даже то же, что было раньше в городах — это городские дворы, где хотя бы в каникулы, хотя бы на выходные можно было утром уйти и до вечера не появляться, и всё это время общаться со сверстниками, тренируясь вот в этом всём — в конфликтах, в дружбах, в предательствах, в предъявлении претензий, в том, как поругаться, а потом помириться, как себя позиционировать в группе, как мы дружим против них, — всего этого сейчас нет.
Мы засовываем ребёнка в машину, мы везём его на занятия, на этих занятиях дети между собой не взаимодействуют. Они взаимодействуют вертикально с педагогом, выполняя распоряжения педагога. После занятий мы втряхиваем их в комбинезон, опять в машину и везём куда-то на следующие занятия или делать уроки. В школе взаимодействия между детьми не поощряются вообще. В идеале любая школа пытается сократить свободное взаимодействие детей, и перемены, и какое-то свободное время. И получается, что у нас дети катастрофически лишены общения со сверстниками. И уже это распространяется даже на самых маленьких.
Школьники не имеют свободного времени практически, не имеют возможности после уроков, например, с друзьями поболтаться вокруг школы, и уже детскосадовцы даже не имеют свободной ролевой игры.
Практически в детском саду у них всё время занятия-занятия-занятия. И мы таким образом обделяем, конечно, детей тем важным миром отношений, на который можно опереться всегда, где бы ты ни был, в каком бы ты мире ни оказался, будут ли тебе тут дроны приносить пиццу на завтрак, или будет всё как-то по‑другому. Всё равно отношения людям будут нужны, и всё равно компетентность в отношениях, умение отношения создавать, строить и поддерживать — это совершенно необходимо.
В этой ситуации вкладываться нужно в то, что точно пригодится
Соответственно, мне кажется, что если говорить про наши тревоги родительские, про то, можем или не можем мы детей подготовить к современному миру, мне кажется, что наша задача всё-таки посмотреть на это на метауровне. Не убиваться на конкретные темы, например, ходить ли на занятия английским дополнительно. Потому что, ну, не знаем мы ответа на этот вопрос. Если мы спросим сейчас — прямо сейчас без английского очень плохо, знаете это сами. Но если мы спросим себя про «через 15 лет»… Понимаете, у нас в телефоне, возможно, будет коммутатор, который совершенно будет решать эти вопросы, абсолютно, вот на том уровне, которой сейчас требует много-много часов на протяжении многих-многих лет дополнительных усилий, дополнительных работы. А мы украли эти часы у того, чтобы ребёнок играл с друзьями во дворе. Может быть, мы неправы. И, понимаете, мы не знаем ответа на этот вопрос и будем очень часто сталкиваться с тем, что мы не знаем. И в этой ситуации вкладываться нужно в то, что точно пригодится.
Ещё раз повторю, что пригодится, как мне кажется: знать, понимать себя, понимать свои ценности и вообще мыслить о том, что я могу принимать решения опираясь на ценности, что это важно, и третье — это отношения.
Вопросы участников
Контакт с собой через личный пример — это мы услышали. А есть ли какие-то ещё дополнительные способы общения с ребёнком, которые помогут этот контакт установить?
Мне кажется, это должна быть не только задача родителей, потому что родители здесь немножко в сложной ситуации. Всё-таки основная работа по этому контакту с собой и осознанию себя — это подростковый возраст. Подростковый возраст — это возраст негативизма по отношению родителям. Плюс всё-таки возможность думать о себе требует возможности рисковать, требует права задавать себе неприятные вопросы и думать опасные и страшные мысли. Например, имеет ли смысл вообще жить?
Любой человек в 15−16 лет когда-то задумывался: «Имеет ли смысл вообще жить? Или вся эта бодяга — какой-то обман трудящихся и вообще ни к чему?» И как ты придёшь и с мамой про это поговоришь? «Мам, знаешь, мне кажется, что жить вообще не нужно», — ну, это жестокое обращение с мамой.
Трудно себе представить маму, которая при этом сохранит философский такой настрой и скажет: «Ну, давай, сыночек нальём чайку и поговорим об этом». Любая мама, когда к ней придёт ребёнок и скажет: «Мама, мне кажется, жить вообще незачем», — у неё в солнечном сплетении образуется холодный ком, она меняется в лице, она начинает вспоминать страшные статьи в интернете про «синих китов», и ей становится совсем не хорошо. Поэтому ребёнок, скорее всего, это делать не будет. А ему с кем-то бы надо бы поговорить. И мне кажется, что хорошо бы, чтобы такую услугу предоставляли не родители. Дети должны иметь возможность поговорить об этом с кем-то, кто не боится ничего, кто не боится никаких тем, кто не заинтересован в этом ребёнке так лично.
Психолог Людмила Петрановская
И здесь опять мы выходим на более широкий контекст, потому что, например, есть фактически запрет и риски для специалистов говорить об этом, говорить с детьми о суицидальных мыслях, говорить с детьми о сексуальной ориентации, и это катастрофа, потому что мы обрезаем детям возможность с кем-то про это поговорить. Постоянно, когда в регионы ездишь, спрашивают специалисты: «А что я теперь должен сказать ребёнку, когда он говорит, что он не уверен в своей сексуальной ориентации?». Я должен ему сказать, что: «Прекрати немедленно! Ты что, урод!» — получается, что закон чуть ли не предписывает так говорить. Если, например, представить, что кто-то будет говорить с детьми о тех же суицидальных рисках. Этот кто-то, кто пришёл, допустим, в класс или куда-то в группу подростков, вот с чего человек должен начать? «Дети, многие из вас думают о том… И это нормально!» — это должен сказать психолог? После чего он рискует прекратить свою профессиональную деятельность в наших реалиях. И это, конечно, безумие: то, что мы пытаемся в этой ситуации играть в страусов, пытаемся зажмуриться. Если не говорить такие слова, если всё удалить, все ресурсы и такие слова не произносить, то дети будут целее. Но, на самом деле, они должны иметь возможность об этом разговаривать с кем-то, кто не боится.
А с кем?
Психологи, которые с проблемами обязательно работают. Нарративные практики, коучи те же самые. То есть подросток должен иметь право, возможность пойти к такому человеку и с ним поговорить про себя. И, мне кажется, что у нас не так много детей, не так много подростков, которые точно могли бы себе это позволить, поэтому это должно быть как страховая медицина. Просто если тебе 13 лет, ты имеешь право бесплатно пойти с уверенностью, что никто это не будет никуда передавать или как-то использовать против тебя и твоих родителей, безопасно поговорить про все свои на эту тему переживания и подумать про себя.
Если говорить про темы менее нагруженные эмоционально: про свои способности, свои склонности, свои сильные и слабые стороны — это должно быть частью школьного обучения, должно быть часть образования.
Детей должны учить про это думать, по‑хозяйски относиться, не сидеть, втянув голову в плечи: «Я смогу, или не смогу, или как меня оценят», — а по-хозяйски про это думать: «У меня тут хорошо, тут плохо. Тут слабое место, тут сильное место. Что с этим хозяйством делаем, как мы с этим обходимся».
Я мама полуторагодовалого малыша и задумываюсь о подготовке к школе. Я разделяю вашу позицию, что у ребёнка должно быть детство, не нагружать его кружок за кружком. Но мамочки первоклассников говорят, что в первом месяце, в сентябре, уже просят разобрать слово по составу, а мы это делали во втором полугодии. И рекомендуется уже с пяти лет на два года эту бодягу затягивать по подготовке к школе. Надо ли это? Не будет ли ребёнок действительно с 5 до 7 лет во всех этих подготовках? Не завязнет ли и не потеряет ли то, что ему сейчас по его когнитивному периоду нужно: движение или какое-то другое развитие?
Что такое подготовка к школе? Это подготовка к получению систематического образования. На чём основано систематическое образование? Оно основано на определённых способностях, на определённых психических новообразованиях, способности психики делать некие операции. Одна из важнейших операций, которая нужна для этого — это способность придавать смысл чему-то, то есть поверить, что вот эти чёрточки значат «а», поверить что «X» — это число. Это очень непростая психическая операция, маленький ребёнок на это не способен, человек с сильно ограниченным интеллектом на это не способен. Что готовит к этой операции? Готовит ли к этой операции курс по подготовке к школе? Не-а. К этой операции подготовит свободная ролевая игра. Когда ребёнок играет с другими детьми в «дочки-матери» и говорит: «Этот лист лопуха — это тарелка, эти семена — это салат, а ты будешь папа, ты пришёл с работы», — это готовит к этой мыслительной операции, ничего лучше природой не создано. Лишая детей ролевой игры ради того, чтобы они в пять лет уже писали палочки, мы очень нехорошую вещь на самом деле делаем.
Вопрос по поводу хозяйского отношения к себе: с какого возраста ребёнка об этом можно говорить вот так, как вы сейчас об этом сказали? Моей дочке 4 года, и пока ей нужно всё, ей интересно всё, она хочет и туда, и туда, потом наоборот не хочет. Как определить, что к чему и как с ней это главное обсудить? Потому что я обсуждаю, но ей сегодня одно надо, завтра не надо.
Это нормально. Собственно говоря, всё детство дается для того, чтобы одно было надо, другое не надо и всё пробовать. В 4 года нормально, что сегодня надо, а завтра не надо — по любой причине. Если речь о ребенке постарше, в ситуации когда «я вчера хотела, сегодня не хочу» — вот в этом месте можно остановиться и спросить себя: Что произошло? Сказал мне что-то не то тренер? Или у меня сегодня плохое настроение? Или я поссорился с приятелем по занятию? Или у меня не получалось? Что произошло? И готов ли я считать это достаточно важным, чтобы идти на поводу у этого, или, может, это пройдёт? Например, договариваться: «Ну, хорошо, тебе сегодня не хочется, но давай мы ещё три раза сходим, вдруг пройдёт. Или через три раза, если по‑прежнему это останется, ты точно не хочешь этим заниматься…» — ну, то есть мы делаем посильную ситуацию осознанного выбора ребёнку. Я не уверена, что в 4 года — это посильно, но, скажем, в 8 — это уже точно посильно. Мы делаем посильный ребёнку зазор на рефлексию: «посмотрим на это», «подумаем про это», «поговорим про это», а не реактивно делаем, что захотелось или не захотелось. Но в 4 года реактивность — это нормально, так что не надо из-за этого переживать.
Вопрос про ценности. Вы как раз упомянули про жизнь в городской среде. И вот как формировать в ребёнке именно те ценности, которые раньше формировались, грубо говоря, большой семьёй, либо религией, либо классическими традициями: от праздников до совместных ужинов и так далее?
Я под ценностями имею в виду не обязательно традиции. Ценности — это то, что мне важно, это то, что я считаю правильным, это то, за что я готов поработать, например, или даже чем-то пожертвовать. Это могут быть идейные убеждения, это могут быть просто решения, как с людьми обращаться, чем мне заниматься, на что мне тратить своё время. Ценности в любом случае есть, и не надо питать иллюзии, что мы должны какие-то обязательно сформировать конкретные. Скорее наша задача как родителей вообще дать ребёнку понять, что об этом можно говорить и об этом важно думать. Вот скорее про это.
А сообщества всё равно формируются. Мне кажется, сейчас идёт активный процесс формирования в городах новых сообществ уже по другим основаниям, на других общих целях. Люди устали от этой атомизации, люди устали не знать никого, им хочется уже объединяться, им хочется видеть друг друга, им хочется иметь общие интересы и действовать совместно.
Расшифровка лекции — Люба Богданова
Читайте также:
Интересно…
Хотелось бы еще почитать, присылайте на почту.
Отправить
Я соглашаюсь с правилами сайта
Спасибо!
Мы отправили на ваш email письмо с подтверждением.
